В 1906 году в танцовщицу влюбился сын известного во всем мире миллионера, владельца фирмы швейных машинок Зингера – Парис. Они много путешествовали вместе, он дарил ей дорогие подарки и окружал нежнейшей заботой; у них родился сын Патрик. Но и на совместную жизнь с Парисом терпения Айседоры хватило лишь на семь лет: он тоже просил ее оставить сцену…

…На заработанные деньги Дункан усыновила и воспитывала сорок детей, обучавшихся танцу в ее школе. Что интересно, она не терпела повторения самое себя, и когда однажды услышала о танцующей Мэри Дести: «Чудесно, и как она на вас похожа!», то пришла в ярость. Схватив подругу за плечи, она стала трясти ее и кричать: «Никогда этого больше не делай, никогда, никогда… Это ужасно, даже выражение глаз мое! Больше я никого учить не буду. Получается только моя имитация». И Мэри отбросила мечты о сценической карьере…

…«Как бы то ни было, преобладающей чертой моего характера является верность», – утверждала Дункан. И тут же с наивным простодушием описывала, как очередной сожитель застал ее с собственным аккомпаниатором. Мужчин она меняла с легкостью. Правда, многие из них предавали ее… Все трое рожденных ею детей были от разных отцов, что, кажется, нисколько не смущало Айседору. И все трое погибли…

В январе 1913 года после встречи с Зингером сын и дочь Айседоры вместе с няней ехали на машине из Парижа в Версаль. Мотор внезапно заглох, шофер вышел и заглянул под капот, что-то подергал. И вдруг автомобиль, сбив с ног водителя, рванулся с места и вместе с пассажирами свалился в Сену. Все пассажиры в машине погибли. От этой утраты Айседора так и не оправилась…

По обычаю Дункан преподнесли штрафной стакан водки, который надо было выпить до дна, а вся компания в это время пела в ее честь заздравную.

«Вдруг дверь с треском распахнулась, и перед Дункан возникло самое прекрасное лицо, какое она когда-либо видела в жизни, обрамленное золотыми блестящими кудрями, с проникающим в душу взглядом голубых глаз, – пишет М. Дести. – Это была судьба. Она открыла объятия, и он упал на колени, прижимая ее к себе с возгласом: «Айседора, моя, моя!» До самой смерти Дункан признавалась Дести, что все еще «помнит, как его голубые глаза смотрели в ее глаза и как у нее появлялось единственное чувство – укачать его, чтобы он отдохнул, ее маленький золотоволосый ребенок».

Есенин вошел в жизнь известной танцовщицы, а вместе с ним и орда приятелей, практически ни на минуту не оставлявших его одного.

Самые безжалостные строки об Айседоре написаны, пожалуй, поэтом Владиславом Ходасевичем:

«Роскошь Дункан, ее попойки, ее романы, ее дом, с утра до вечера и с вечера до утра набитый комиссарами, имажинистами, кокаинистами, пьяными актерами и пьяными чекистами, – все это мозолило глаза обнищалой и озлобленной Москве. Ее звали «Дунька советская».
Понимала ли она, что делает? Я уверен, что нет. Россия, революция, народ, голод – все это были вещи, которых не знала и которыми просто не интересовалась эта прелестная птица. Что ее здесь «признали», «оценили», что «само правительство» прислушивается к ее «мнениям»… – вот это она знала. Что живет в краденом, одевается в краденое и питается краденым – не осознавала. Тогда она была еще богата. Могла платить. Но зачем (да и удобно ли?) платить за то, что этот симпатичный русский народ кладет к ее ногам как дань восторга и поклонения».

Тем не менее жизнь в России была дорога, и очень скоро сбережения Дункан подошли к концу – она засобиралась на гастроли в Америку. Есенин умолял не покидать его, говорил, что ее любовь – его единственное спасение. Но советское правительство запретило поэту покидать «социалистическое Отечество», мотивируя это тем, что из-за его прошлого ни одна страна не откроет ему визу. Единственным способом вывезти Сергея из России было поступиться своими принципами (Айседора всю жизнь категорически отвергала брак) и стать его женой. И 2 мая 1922 года они расписались в загсе. Праздновали широко – был дан роскошный обед, шампанское лилось рекой… И Айседора стала настаивать, чтобы ее называли теперь Есениной, а не Дункан.

В Москве все возобновилось с новой силой. Сохранились свидетельства современников, отмечавших, что публике, встречавшей знаменитую пару на вокзале, Айседора объявила: дескать, ничего общего с Есениным у нее больше нет. Есенин раздаривал направо и налево свои костюмы, сшитые у лучших парижских кутюрье, а также наряды Дункан. Вскоре он исчез на несколько недель. По городу поползли слухи о том, что его встречают в ресторанах с женщиной. Приходил он только за деньгами. Но ему достаточно было броситься к ногам Айседоры, и она прижимала его златокудрую голову к груди и… в сотый раз прощала. Однажды, по словам М. Дести, он швырнул в огонь альбом с фотографиями ее погибших детей, и, схватив ее за руки, чтобы она не могла спасти свою реликвию, принялся выкрикивать гадости. Дункан потеряла сознание. Больше она его ни разу не видела…

Школа танцев бедствовала, а государство не спешило с помощью. В 1924 году великая «босоножка» навсегда покинула СССР. После ее отъезда школой, которая просуществовала до 1949 года, руководила приемная дочь танцовщицы Ирма. Айседора же снова оказалась в Европе. Но увы – это была уже не та юная танцовщица, сводившая с ума зрителей.

…Известие о смерти Есенина Айседора получила 28 декабря 1925 года. Оно привело Дункан в состояние шока. Она писала Мэри: «Бедный Сереженька, я столько плакала о нем, что в глазах больше нет слез». Пыталась даже покончить с собой, но ее спасли.

В Европе Дункан столь же бедствовала, как и в России. Школу содержать было некому, и друзьям танцовщицы пришлось приложить немало усилий, прежде чем деньги на спасение этого учебного заведения были найдены. Тем не менее, когда сразу после смерти Есенина его книги разошлись тиражом в тысячи экземпляров, была выручена крупная сумма денег и советский суд присудил ей эти средства, от привезенных 300 тысяч франков Дункан отказалась. «Отдайте их его матери и сестрам. Они им нужнее, чем мне…»